Карта сайта
Спонсоры

Посольство РФ
Культурный центр
Коммерческий центр

Сапгир: Уважаемые дамы и господа! Хочу сначала представиться, я приехала из Франции. Я писатель, поэт и журналист. Моя биография в документах несколько искажена в лучшую сторону в том смысле, что упомянуты многие вещи как происходящие в настоящем, которые на самом деле уже в прошлом. Такие как Международное французское радио - русская редакция, радиостанция "Свобода", но, в общем, это все не важно. Потому что я хочу рассказать, кто такие мы во Франции, как мы друг друга любим и не любим, и так далее. Вот у меня есть такое соображение. Родину свою любят, но ее не выбирают, ее любят, но не замечают, как не замечают свою руку, ногу. Вот у тебя зуб заболит, ты о нем думаешь, а если не болит, ты можешь сидеть и есть говядину. Хотя в моем собственном плане, в плане людей моего поколения, моей волны произошла такая вещь, которую можно резюмировать таким афоризмом: "Чем больше родину мы любим, тем меньше нравимся мы ей". И это за нами тянется и на западе.

Я оказалась на западе, во Франции, наверное, потому, что французский - мой второй язык. Я закончила Институт иностранных языков, и когда я переводила стихи французских поэтов на русский язык, мне ужасно хотелось перетянуть дух Франции, то, что я ощущала, я не знаю, вот эту самую нужную молекулу этой Франции. Вот поэтому я там и оказалась.

Когда я еще туда ехала, у меня однажды был сон, сон о Франции, и очень странно, насколько правдивым потом оказался этот сон. Мне приснился странный квартал, то есть для меня тогда странный. Квартал на стыке новостроек и на стыке старых домов таких, которых в Париже еще очень много. Это был Париж. И я шла через новостройки, я шла по участкам, где еще от строительства оставалась какая-то грязь, было ненастье, но впереди на горизонте была желтая полоска зари под черными тучами. И я знала, что мне надо туда, через все эти новостройки, потому что там нормальная жизнь. И вот я шла, шла, и, наконец, миновала эти чудовищные корпуса, там были нормальные тротуары, там были нормальные полу-старые дома, там было нормальное кафе, ведь учтите, что я никогда не видела этого кафе, но сейчас могу сказать, что это было что-то типа припозднившегося арабского кафе. Был мокрый тротуар, туда была брошена такая тряпка света. И тут я увидела, что пока я шла, я всюду опоздала, все было закрыто, и даже закрывается это арабское кафе. Я стою на этом тротуаре и думаю, куда же мне идти-то дальше. Потому что дальше ночь.

Когда я оказалась во Франции, я увидела этот квартал. Если вы будете во Франции, я не уверена, что это на туристских тропах, это где-то в районе, Порт-де-ля-Велер, там, где были старинные бойни, куда ходили рано утром пить бычью кровь наши эмигранты, в том числе Вертинский, это считалось страшно модное место. Но, во всяком случае, с этого сна начался мой Париж.

А дальше, когда я приехала в эту страну, первое, что меня абсолютно пленило после чистой Вены, где я была, где ходили в таких хороших костюмах цвета исподнего, где не было ни одной молекулы грязи на мостовых, во Франции в этот момент была забастовка мусорщиков. И хоть мне сказали, что я какая-то извращенка, мне страшно понравилось такое наплевательство, эти мешки с отбросами, которые громоздились до второго этажа. Сейчас, когда я на это смотрю, я испытываю ужас, мне противно. Не это главное, зато тебя не убьют, если перед твоим домом лежит смятая сигаретная пачка. И с этого момента началась любовь.

Любовь к стране, куда ты приехал, это совсем не патриотизм, это любовь к живому, к живому организму, который для тебя чужой. То есть это любовь, и та любовь подлинная, родственная, а это любовь другая. Ты каждую минуту ощущаешь некоторое беспокойство, свойственное такой любви. Любят тебя или не любят, любишь ты или нет, когда каждую минуту ощущаешь беспокойство, свойственное такой любви Во всяком случае, ты ведь иногда поражаешься, что возлюбленный не такой совершенный, каким казался. Ты видишь, что за красивым фасадом скрываются какие-то, может быть, малоинтересные люди. Ты в какой-то момент поражаешься, тебе становится даже больно. Но вот это ощущение некрасивости ты отбрасываешь и продолжаешь любить, любить еще больше, чем, если было бы все замечательно, вычищено, выглажено. Вот так я люблю свою страну, то есть не свою страну, а страну, в которой я живу. Я не могу быть патриотом, потому что я вообще человек ниоткуда, потому что у меня нет больше родины. Я человек без гражданства, но та страна, в которой я живу, это моя любовь. Я могу ее иногда ненавидеть, но от этого я люблю ее только больше. Ну ладно я, каждый человек начинает с себя, особенно в отношениях любви.

Теперь мне бы хотелось сказать, как к нам относиться эта страна. Она относится к нам очень странно. Она относится к нам как к некоторой экзотике. Мы для них никогда не были такими настоящими эмигрантами. Всегда, и это повелось издревле, были представителями странного мира, какой-то временной пространственной щели, откуда вдруг мы вылезали.

Вот, например, тут пускались в исторические экскурсы, мне тоже пришла в голову история об эмиграции по браку. У Ивана Грозного эмиграция не получилась, а получилась у Анны Ярославны, у дочери Ярослава Мудрого. Вышла замуж за французского короля Генриха I, приехала во Францию. У них что-то не очень получилось, не сработало, как часто бывает в браках наших с туземцами, какая-то нестыковка, я не боюсь этого слова. Может, нестыковка двух стран, может нестыковка двух характеров, короче, Анны Ярославна как-то странно растворилась на полях французской истории. Никто не знает, как она закончила свои дни. Что осталось, так это земли, которые она купила, и на которых в Монжероне, уже в 20 в. опять прорезался этот русский момент. Перед этим там располагался охотничий домик Генриха IV, там, что греха таить, во время войны немцы устроили бордель, а после второй мировой этот Монжерон, земли Анны Ярославны, купила эмигрантская семья Зерновых, которая организовала приют для эмигрантских сирот. Это во второй волне, в третьей волне там был Музей искусства в изгнании.

Но, это так сказать, об укоренении русских на французской почве, людей из бывшего Советского Союза. Но я что хочу сказать, что мы для них все равно остались людьми из ниоткуда, невзирая на то, что у нас есть своя личная вотчина, вот такая, как эта земля. Вот еще один пример. Еще Владимир Владимирович Набоков говорил, что первая эмиграция, при всем том замечательном богатстве, которая она принесла, очень для многих во Франции, не только, но и Франции отдельно, это особенности французского характера, оставалась невидимкой. И эти невидимки овеществлялись, как привидения в зеркалах, только в присутственных местах, около окошечек, когда им нужно было продлевать или выдавать документы.

Это было, к сожалению. Это была великая цивилизация. Она была вытянута на чужую почву. Как знаете, есть такой научно-фантастический рассказ, когда падает какая-то ракета на землю, и из нее начинают вылезать всякие "секилиаки", "чебурашки", и их просто берут фук-фук, и их нет. Так вот, я на этом заканчиваю, я просто хочу сказать, что мы друг друга любим, но часто друг друга не понимаем, как это и бывает в настоящей любви. Все.

Воронов: Спасибо. У меня большая просьба. У нас были такие мощные фундаментальные выступления, литературные, литературоведческие. У меня просьба к следующим выступающим, попытаться выступать лаконично, компактно, так как у нас есть регламент, и концентрироваться на сегодняшнем дне, по сегодняшней идее. Хочу предоставить слово англичанке и моему другу Фелисити Кейв, которая со своего любопытного оригинального угла, скажет несколько слов, как видится русскоязычная община ей, ее друзьям, коллегам здесь, в Великобритании.