С какими мифами знаком рядовой российский читатель? С греческими. В лучшем случае - с египетскими и шумерскими, и то по хрестоматиям. Иное дело ирландец, он все знает о Библии и о фэйри. Мифологическая культура в Ирландии не противоречит христианской традиции, а переплетается с ней, как жимолость с орешиной в истории Тристрама и Ессилт, случившейся некогда на острове Эйре. Книга Уильяма Батлера Йейтса, думается, будет интересна современному российскому читателю так же, как она была интересна ирландцам на заре века, когда впервые увидела свет. Тогда она подкупала новым углом зрения на уже порядком набившие оскомину кельтские мифы. Ныне книга привлекательна тем, что открывает для нас почти неизвестный в России мир. Книга прозы Йейтса "Кельтские сумерки" выходит на русском языке впервые и снабжена подробными комментариями и обширным послесловием- статьей исследователя современной английской литературы Вадима Михайлина, которому мы и обязаны настоящим переводом. Первое, неполное, издание сборника "Кельтские сумерки" вышло в 1893 году на Британских островах и ознаменовало собой начало "Ирландского литературного возрождения", основной задачей которого была борьба с упадком культуры. Это движение дало миру таких писателей, как Дуглас Хайд (первый президент Ирландской республики), Синг, Джойс и впоследствии - Беккет.

Несмотря на малый объем, произведение Йейтса проникнуто духом эпоса. Возможно, это достигается своеобразием архитектоники, при котором разрозненные, на первый взгляд, обрывки мифа соединяются с авторским вымыслом и создают динамичную и цельную картину. Йейтс придает народным преданиям и легендам некий мистический флер, что вполне соответствует традициям символизма, доминировавшего на стыке веков. Безусловно, Йейтс, как всякий крупный художник, шире какого-либо литературного направления. Используя образы ирландской истории и эпоса, выражающие трагический героизм, страдания оттесненного на периферию Европы народа, Йейтс пытается пробудить самосознание нации, дать импульс к осмыслению народом себя как наследника древнейшей и великой культуры, культуры филидов и раннего христианства. Почти каждый герой Йейтса - символ, художественно обобщающий интересы возрождающегося народа.

Книга Йейтса, в том виде, в котором она представлена издательством "Инапресс", включает в себя три основные части: собственно "Кельтские сумерки", "Истории о рыжем Ханрахане" и "Сокровенная роза". Завершает книгу статья Вадима Михайлина, озаглавленная "Поэты, воины и ши".

"Кельтские сумерки" - четыре десятка произведений, жанр которых можно представить как нечто среднее между очерками из жизни народца полых холмов и легендарными описаниями ирландского быта. Естественно, что такое определение не может быть исчерпывающим и ни в коем случае не претендует на научность, но трудно точнее охарактеризовать этот жанр, в котором одновременно присутствуют и вполне реалистичный образ рассказчика, в духе новелл Мериме, и мифологический сюжет, фантастическая ситуация. Позже к подобной технике прибегал Хорхе Луис Борхес, буквально нашпиговывавший реальные события вымышленными случаями, именами, датами... "Книга до крайности фрагментарна... Резкие перепады стиля и тона в пределах маленьких, двух-трехстраничных, текстов - и амплитуда весьма велика. То нарочито объективная "регистрация феномена" - "один старик сказал", "одна старушка спела" - с постоянным дублированием, почти дословным, тех или иных "источников". То патетические - до выспренности - "любования" колоритным объектом и тут же, рядом, откровенная над этой самой патетикой насмешка", - пишет в своей статье Михайлин. В первом тексте книги - "Сказителе" - автор заявляет в качестве рассказчика некоего человека по имени Падди Флинн, однако этот Падди исчезает в самом начале сборника и появляется лишь единожды в середине "Кельтских сумерек", чтобы исчезнуть уже навсегда. В роли же рассказчика начинает действовать сам автор, то есть Уильям Батлер Йейтс. Именно рассказчик является, наряду с фэйри и старушками из Мэйо, наиболее постоянным героем "Кельтских сумерек".

Не лишним представляется нам сравнить фольклор ирландский и русский как раз с точки зрения проблемы рассказчика. В русском фольклоре рассказчик, как правило, дистанцируется от происходящего с героями его истории, не принимает в ней никакого участия: афанасьевские упыри, ведьмы, доки - все это, как говорится, было давно и не с нами. Большинство русских сказок так и начинаются: "жил-был", "в некотором царстве", "одна поповна..." Совершенно другое дело ирландский фольклор - в нем много конкретики. Истории из "Кельтских сумерек" начинаются так: "Как-то раз один из моих друзей сидел у хозяина стад...", "Моя старуха из Мэйо сказала мне однажды...", а рассказчик почти всегда либо сам сталкивается с другим, загадочным миром, либо его собеседники уж наверняка осведомлены об этом мире "из первых уст". Приведем пример из рассказа "Сказитель": Я спросил его однажды, видел ли он когда-нибудь маленький народец, и получил в ответ: "А кто как не они донимают меня всю мою жизнь?" Еще я спросил, не приходилось ли ему встречать баньши. "Да, я видел одного, - сказал он, - внизу, у реки. Он сидел и шлепал по воде руками." Или же рассказ "Голос": В ту же ночь я проснулся - я лежал на спине - и услышал голос откуда- то сверху, говоривший мне: "Нет человеческой души, которая была бы сходна с другою человеческой душою, и потому любовь Господня ко всякой душе безгранична, ибо никакой иной душе не дано понять и выполнить чего взыскует она в Боге".

Раздел "Кельтские сумерки" сознательно лишен композиционного центра, ни один из составляющих его очерков не является главным, но все они "работают" друг на друга. Один из наиболее ярких и внятных рассказов - "Молитва моряка":

Капитанам дальнего плавания, когда они стоят на мостике или глядят себе из окон рубки, часто приходится думать о мироздании и о Боге...

А звучит капитанская молитва так: О, Господи, застегни мне душу на все пуговицы...

Заканчивается рассказ следующей фразой: Тогда застегнись на все пуговицы и утони как человек, черт тебя подери!

Не менее замечательны и "Прах покрыл Елены очи", "Крепкий череп, Божий дар", "Матерь Божия на горах" и др.

"Истории о рыжем Ханрахане" несколько проще. Они в большей степени приближены к привычной романтической, линейной, на становлении поэта замешанной схеме построения текста" (В. Михайлин). В отличие от "Кельтских сумерек", здесь есть сквозной персонаж, проходящий через все шесть составляющих этот раздел рассказов - Рыжий Оуэн Ханрахан, поэт. Ремесло заставляет его находиться на границе двух миров: реального и потустороннего, что в форме романтической притчи и показывает Йейтс. Пожалуй, самым интересным из этого раздела является рассказ "Сучение веревки", где описан магический ритуал изгнания Ханрахана из реального мира. Ханрахан - оригинальная личность, он, как сказано у поэта, двух станов не боец, а только гость случайный. Внешние силы не дают Ханрахану покоя ни в одном из миров - всякая его попытка обосноваться по-людски обречена на поражение: дом все равно сожгут, сам же Ханрахан только еще раз рассорится с обеими сторонами.

Последний раздел сборника - "Сокровенная роза" - состоит из восьми рассказов. Пожалуй, это самый символистский раздел книги. Сами названия входящих в раздел рассказов перекликаются с известными в европейской философии слоганами: "По ту сторону розы" - Заратустра, "Сумерки душ" - Gotterdamerung... Персонажами "Сокровенной розы" являются многочисленные герои-символы (лепестки розы): поэт, солдат, отшельник, дурак, властитель, мудрец, любовник. Активно действуют у Йейтса и магические предметы. Важный мотив "Сокровенной розы" - противостояние христианской и филидической культур, причем христианство выступает в роли гонителя. Если бы Йейтс был знаком с "Житием протопопа Аввакума", он, наверное, возрадовался бы, прочитав: "Котора вера гонима, та и права". Вот как описывается в рассказе "Распятие изгоя" "борение" глимена и настоятеля монастыря:

- Я глаз не мог сомкнуть, - сказал аббат, - от шума. Что там такое происходит?

- Это глимен, - ответил брат-белец, - ему не нравится торф, и хлеб, и вода в кувшине для питья, и вода в лохани для омовения ног, и одеяло. И вот теперь он поет песнь поношения, как это делают барды, на батюшку вашего с матушкой, и на деда вашего с бабкою, и на весь ваш род.

- И что, поет-то он - в стихах?

- Поет в стихах, с двумя ассонансами в каждой строчке.

Кончилось дело тем, что искушенный в стихосложении глимен был распят монахами, на которых возводил хулу. Но в итоге ни одна из культур не терпит окончательного поражения, а обе они сливаются в противоречивое целое. Святой Патрик превращает непокорных филидов в цапель, но самим этим жестом обеспечивает будущее их культуре, уже растворенной в народной версии христианства.

Перевод Вадима Михайлина выполнен замечательным живым языком, передающим многочисленные оттенки речи и смысла, сохраняющим непереводимую игру слов. В то же время, как нам показалось, иногда переводчик несколько утрирует особенности разговорной речи, например: Да нешта никто из вас мине не помнит? Вы что, поослепли все разом? Я ж вот он я, а тот - и не я совсем! Впрочем, это уже придирки.

Статья Михайлина "Поэты, воины и ши" отличается основательностью, искрометным юмором и образным языком:

Помните, у нас: сколько нужно офицеров военной кафедры, чтобы подоить корову? Ответ: пятеро. Один держит корову за сиськи, а четверо за ноги поднимают ее и опускают. Английский вариант: сколько нужно филидов, чтобы натянуть новую струну взамен порвавшейся? Ответ: семеро. Один натягивает струну, а шестеро поют о том, как хороша была старая.

В общем, мы советуем прочитать эту книгу всем, кто желает услышать историю о Дейрдре (по-русски Трепет ), чьи груди белее были снега, о том, как претерпела она многие скорби и как погибли за нее сыновья Уснеха. И о многом другом.