 |
 |
ЛИТЕРАТУРА |  |
 |
 |
||||
Джеймс
Джойс. "Улисс", Часть 2
Эпизод 4
James Joyce. Ulysses. Пер. - С.Хоружий, В.Хинкис.
"Избранное" (тт.1-2). М., "Терра", 1997.
OCR & spellcheck by HarryFan, 27 November 2000
Мистер Леопольд Блум с удовольствием ел внутренние органы животных и
птиц. Он любил жирный суп из гусиных потрохов, пупки с орехами, жареное
фаршированное сердце, печенку, поджаренную ломтиками в сухарях, жареные
наважьи молоки. Всего же больше любил он бараньи почки на углях, которые
оставляли во рту тонкий привкус с отдаленным ароматом мочи.
Почки не выходили из головы у него, пока он, стараясь тихо ступать,
собирал для нее завтрак на горбатом подносе. На кухне было прохладно, даже
зябко, хотя за окном стояло летнее погожее утро. Это как-то еще разжигало
аппетит.
Уголь в очаге разгорался.
Хлеб с маслом: еще ломтик - три, четыре - и хватит. Она не любит, когда
гора на тарелке. Хватит. Отойдя от подноса, он снял с полки чайник и
поставил на огонь сбоку. Чайник сел тусклой глыбой, выставив торчком
хобот. Скоро поспеет. Хорошо. Во рту сухо.
Кошка ходила на прямых лапах вокруг ножки стола, хвост кверху.
- Мррау!
- А, вот ты где, - сказал мистер Блум, оборачиваясь от очага.
Кошка мяукнула в ответ и продолжала путь вокруг ножки, ступая на прямых
лапах, мяукая. Вот так же она разгуливает по моему письменному столу.
Мурр. Почеши за ушком. Мурр.
Мистер Блум с добродушным интересом поглядел на черное гибкое существо.
Ладный вид: шерстка гладкая и блестит, белая пуговка под хвостом, глаза
зеленые, светятся. Он нагнулся к ней, упершись ладонями в колени.
- Молочка киске!
- Мррау! - громко мяукнула она.
Говорят, они глупые. Они понимают, что мы говорим, лучше, чем мы их
понимаем. Вот эта все что хочет поймет. И злопамятная. Интересно, каким я
ей кажусь. Вышиной с башню? Нет, она ведь может на меня вспрыгнуть.
- А цыплят боится, - поддразнил он ее. - Боится цыпцыпочек. В жизни не
видал такой глупой киски.
Жестокая. Это у них в природе. Странно, что мыши при этом не пищат. Как
будто им нравится.
- Мгррау! - мяукнула она громче.
Глаза ее, жадные, полуприкрытые от стыда, моргнули, и, жалобно,
протяжно мяукнув, она выставила свои молочно-белые зубки. Он видел, как
сужаются от жадности черные щелки ее зрачков, превращая глаза в зеленые
камешки. Подойдя к шкафу, он взял кувшин, свеженаполненный разносчиком от
Ханлона, налил на блюдце теплопузырчатого молока и осторожно поставил
блюдце на пол.
- Мяв! - взвизгнула она, кидаясь к еде.
Он смотрел, как металлически поблескивают ее усы в тусклом свете и как,
трижды примерившись, она легко принялась лакать. Правда или нет, что, если
усы подрезать, не сможет охотиться. Почему бы? Может, кончики светят в
темноте. Или служат как щупики, возможно.
Он слушал, как она лакает. Яичницу с ветчиной не стоит. В такую сушь
яйца нехорошо. Хочется свежей, чистой воды. Баранью почку у Бакли сегодня
тоже не стоит: четверг. Обжарить в масле - и с перчиком. Лучше свиную
почку у Длугача. Пока чайник не закипел. Она лакала все медленней, потом
вылизала блюдце. Почему у них языки такие шершавые? Лакать удобней, сплошь
пористые, в дырочках. Ничего она тут не слопает? Он поглядел кругом.
Ничего.
Тихо поскрипывая подошвами, он поднялся по лестнице в переднюю и стал у
дверей спальни. Может, она захочет чего-нибудь повкусней. Обычно
предпочитает небольшие бутербродики утром. Но все-таки - вдруг.
Он проговорил негромко, стоя в пустой передней:
- Я схожу за угол. Через минуту вернусь.
Услышал звуки своего голоса, добавил:
- Тебе чего-нибудь не захватить к завтраку?
Мягкий и сонный голос пробормотал в ответ:
- Нне.
Нет. Ничего не хочет. Затем послышался глубокий парной вздох, еще
мягче, это она повернулась в постели, и разболтанные медные кольца
звякнули. Надо, чтоб подтянули. Жаль. Из Гибралтара, неблизкий путь.
Совсем забыла испанский, и ту малость, что знала. Интересно, сколько
папаша за нее заплатил. Фасон старинный. Ах да, конечно. С губернаторского
аукциона. По знакомству. По части денег старина Твиди кремень. Да, сэр.
Было дело под Плевной. Я вышел из рядовых, сэр, и горжусь этим. Но
все-таки хватило ума провернуть дельце с марками. Проявил дальновидность.
Рука его сняла шляпу с крючка над толстым пальто с его монограммой и
над ношеным плащом с распродажи забытых вещей. Марка: картинка, а сзади
клей. Наверняка из офицеров многие этим промышляют. Что говорить.
Пропотевшее клеймо на дне шляпы молча сообщило ему: Плестоу, шляпы-лю. Он
заглянул воровато за кожаный ободок. Белая полоска бумаги. Надежное место.
На крыльце он ощупал брючный карман: тут ли ключ. Нету. В тех, что
оставил. Надо бы взять. Картофелина на месте. Гардероб скрипит. Не стоит
ее тревожить. Была совсем сонная. Он притянул дверь к себе, осторожно, еще
чуть-чуть, пока защитная полоска внизу не прикрыла порожек усталым веком.
На вид закрыто. Обойдется до моего прихода.
Он перешел на солнечную сторону, минуя открытый люк погреба в семьдесят
пятом доме. Солнце приближалось к шпилю церкви святого Георгия. Похоже,
день будет жаркий. Когда в этом черном, особенно чувствуешь. Черное
проводит, отражает (а может, преломляет?) тепло. Но в светлом костюме
никак нельзя. Не пикник. От ощущения блаженного тепла глаза его часто
жмурились, фургон из пекарни Боланда лотки наш насущный но ей вчерашний
больше по вкусу пироги горячая хрустящая корочка. Чувствуешь себя
помолодевшим. Где-нибудь на востоке, вот таким утром, пуститься в путь на
заре. Будешь двигаться впереди солнца - выиграешь у него день. А если все
время так, то в принципе никогда не постареешь ни на один день. Идешь
вдоль берега, в незнакомой стране, подходишь к городским воротам, там
стража, тоже какой-нибудь служака с усищами старины Твиди опирается на
этакую длинную пику. Бродишь по улицам под навесами. Головы прохожих в
тюрбанах. Темные пещеры лавок, где торгуют коврами, внутри здоровенный
турок, Свирепый турка, сидит, поджавши ноги, покуривая витой кальян. Крики
разносчиков. Для питья вода с укропом, шербет. Слоняешься целый день.
Можешь повстречать парочку грабителей. Ну и что, повстречаешь. Солнце к
закату. Тени мечетей между колонн; мулла со свитком в руках. Дрожь по
деревьям, сигнал, вечерняя свежесть. Прохожу дальше. Гаснущее золотое
небо. Мать на пороге хижины. Зовет детишек домой на своем темном наречии.
Из-за высокой стены звуки струн. Луна в ночном небе, лиловая, как новые
подвязки у Молли. Звуки струн. Слушаешь. Девушка играет на этом
инструменте, как же он называется, цимбалы. Идешь дальше.
А может быть, там все и не так. Начитался этой ерунды: по следам
солнца. С сияющим солнцем на титуле. Он усмехнулся самодовольно. Как
сказал Артур Гриффит про ту заставку над передовицей во "Фримене": солнце
гомруля восходит на северо-западе из переулка за Ирландским банком. Он
длил усмешку. В духе еврейского остроумия: солнце гомруля восходит на
северо-западе.
Он приблизился к пивной Ларри О'Рурка. Из-под решетки погреба плыли
влажные испарения портера. Через раскрытые двери бара несло имбирем,
бросовым чаем и бисквитной трухой. Но заведение стоящее: как раз у
трамвайного кольца. Скажем, Маколи там подальше: гиблое место. А если бы
провели линию вдоль Северной окружной, от скотного рынка к набережным,
цена тут же бы подскочила.
Лысая голова над занавеской. Прижимист старый пройдоха. Насчет рекламы
с ним бесполезно. Что ж, в своем деле ему видней. Вон он, наш бравый
Ларри, без пиджака, прислонясь к мешкам с сахаром, созерцает, как
прислужник в фартуке орудует с ведром и шваброй. Саймон Дедал его отлично
копирует, как он щурит свои глазенки. Знаете, я вам что скажу? Что же,
мистер О'Рурк? Знаете, для японцев русские - только закуска к завтраку.
Стоп, надо перекинуться парой слов: может, про похороны. Бедняга
Дигнам, вы уже слышали, мистер О'Рурк?
Сворачивая на Дорсет-стрит, он бодро окликнул в дверь:
- День добрый, мистер О'Рурк.
- Добрый день, добрый день.
- Хорошая погодка, сэр.
- Ничего не скажешь.
Откуда у них деньги берутся? Наезжают рыжаки-прислужники из графства
Лейтрим, моют стаканы да сливают опивки в погребе. И вдруг, любуйтесь, он
уже процветает, как Адам Финдлейтерс или Дэн Таллонс. А еще учесть
конкуренцию. Повальная жажда. Неплохая головоломка: пересечь Дублин и не
натолкнуться на кабак. Тут просто так не скопишь. Может, с пьяных имеют.
Принес три, записал пять. Ну и что это? Там бобик [шиллинг (жарг.)], тут
бобик, одни крохи. А может, на оптовых заказах. Стакнется с агентом
поставщиков. Ты босса своего обработай, а навар пополам, идет?
Сколько он может взять за месяц на портере? Скажем, сбыл десять бочек.
Скажем, он имеет десять процентов. Какие там десять. Пятнадцать. Он
проходил мимо школы святого Иосифа. Галдят, сорванцы. Окна настежь. Свежий
воздух помогает запоминать. И хором полезно. Эйбиси дифиджи килумен опикью
эрэстэ видаблью. Это мальчишки там? Да. Иништерк. Инишарк. Инишбоффин.
Зубрят свою смехографию. Мою. Горы Блум.
Он остановился перед витриной Длугача, глядя на связки колбас, копченых
и кровяных, темных и светлых. Пятнадцать помножить на. Цифры, ускользая,
вертелись в его мозгу: он недовольно прогнал их. Глянцевитые кольца, туго
начиненные мясом, насыщали его взгляд, и он безмятежно вдыхал пряный и
парной запах вареной свиной крови.
Почка сочила кровь на блюдо с рисунком из ивовых ветвей: последняя. Он
стоял у прилавка следом за соседской прислугой. Возьмет ее или нет? Она
вычитывала по пунктам, держа в руке списочек. Руки потрескались: от
стирки. И полтора фунта сосисок Денни. Взгляд его приковали мощные бедра.
Вудс его фамилия. Чем занимается неизвестно. Жена уже старовата. Свежая
кровь. Ухажеров не разрешают. Руки крепкие. Выбивала ковер на веревке.
Серьезно выбивала, я вам скажу. Юбка сбилась на сторону, взлетала с каждым
ударом.
Хореглазый свинопродавец свертывал низку сосисок толстыми, розовыми,
как сосиски, пальцами. Эк тугомяса, что телка откормленная в стойле.
Он взял один листок из лежавшей стопки. Образцовая ферма в Киннерете,
на берегу Тивериадского озера. Можно создать идеальный зимний санаторий.
Мозес Монтефиоре, я так и думал. Усадьба обнесена стеной, в смутной дымке
пасущиеся стада. Он отставил от себя листок: интересно; прочесть
повнимательней, пасущиеся стада в дымке, листок похрустывал. Молоденькая
белая телочка. Бывало, поутру на скотном рынке: ревут быки, клейменые овцы
в загонах, шлепается навоз, скотоводы чавкают по грязи в кованых сапогах,
держа неошкуренные прутья, похлопывают скотину по мясистым задам, гляди -
первый сорт. Он заставлял себя невозмутимо держать листок, обуздывая волю
и чувства, устремив в точку кроткий застывший взор. Юбка сбилась, взлетала
каждый раз - рраз - рраз.
Свинопродавец выхватил два листа из стопки, завернул первосортные
сосиски, осклабил медную рожу.
- Пожалте, мисс.
С дерзкой ухмылкой она протянула ему монету в своей мощной руке.
- Благодарим, мисс. Сдача шиллинг три пенса. А вам, сэр?
Мистер Блум, не мешкая, показал. Догнать и пойти за ней, если недалеко
еще, следом за колыхающимися окороками. Недурно, как первая утренняя
картинка. Да поживей ты, тьфу. Куй железо, пока горячо. Она вышла из
лавки, постояла на ярком солнце и двинулась ленивой походкой направо. Он
вздохнул, выпустив воздух через нос: они никогда не понимают. Руки
огрубели от стирки. И на ногах ногти с наростами. Изодранная темная
власяница защищает все подступы. Укол от ее равнодушия разгорелся в груди
у него до слабого наслаждения. Не тебе, другому: какой-то констебль на
досуге тискал ее на Экклс-лейн. Они любят, когда есть за что подержаться.
Первосортные сосиски. Ах-ах, я заблудилась, о мистер полисмен.
- Три пенса, сэр.
Рука его приняла влажную мякоть и опустила в боковой карман. Затем
выудила из брючного кармана три монетки и положила на резиновые пупырышки.
Они полежали миг, были мигом подсчитаны и мигом отправлены, одна за
другой, в ящик кассы.
- Спасибо, сэр. Заходите.
Лисьи глазки, благодаря его, метнули испытующую искорку. Мистер Блум
почти сразу же отвел взгляд. Нет - лучше не стоит - в другой раз.
- Всего доброго, - произнес он, уходя.
- Всего доброго, сэр.
Ни следа. Скрылась. Ну и ладно.
Он зашагал обратно по Дорсет-стрит, углубившись в чтение. Агендат
Нетаим - товарищество плантаторов. Приобрести у турецкого правительства
большие песчаные участки и засадить эвкалиптовыми деревьями. Дают отличную
тень, топливо и строительный материал. Апельсиновые плантации и необъятные
дынные бахчи к северу от Яффы. Вы платите восемьдесят марок, и для вас
засаживают дунам земли маслинами, апельсинами, миндалем или лимонами.
Маслины дешевле: для апельсинов нужно искусственное орошение. Ежегодно вам
высылаются образцы урожая. Вас вносят в книги товарищества в качестве
пожизненного владельца. Можете уплатить наличными десять, потом годичные
взносы. Берлин W_15, Бляйбтройштрассе, 34.
Не выйдет. Но что-то есть в этом.
Он видел стадо в знойной серебристой дымке. Пыльные, серебристые
маслины. Долгие безмятежные дни: уход за деревьями, сбор плодов. Маслины,
кажется, кладут в банки? Дома несколько осталось, от Эндрюса. Молли сперва
плевалась, теперь входит во вкус. Апельсины в папиросной бумаге укладывают
в ящики. Другие цитрусы так же. Цитроны. Интересно, там ли еще бедняга
Цитрон, на Сент-Кевин-пэрейд. И Мастянский со своей цитрой. Славные у нас
были вечера. Молли в плетеном кресле Цитрона. Приятно взять в руки, плод
восковой, прохладный, подержишь, поднесешь к носу и вдохнешь аромат. Такой
густой, сладкий, одуряющий аромат. Всегда такой же, из года в год. И по
хорошей цене идут, Мойзел мне говорил. Арбьютес-плейс, Плизентс-стрит;
добрые старые времена. Он говорил, нельзя ни малейшего изъяна. Проходят
весь этот путь: Испания, Гибралтар, Средиземное море, Ближний Восток.
Штабеля ящиков в Яффе на набережной, клерк их вычеркивает в гроссбухе,
грузчики в замасленных робах таскают. Вон этот, какбишьего, выходит от.
Как ваши де? Не смотрит. Одна скука, когда встречаешь шапочного знакомца.
Спина как у того норвежского капитана. Интересно, еще раз встречу его
сегодня? Поливалка. Накликать дождь. На небеси и на земли.
Облако начало закрывать солнце: медленно, больше и больше, целиком.
Серое. Вдалеке.
Нет, там не так. Бесплодный, голый, пустынный край. Вулканическое
озеро, мертвое море: ни рыбы, ни водорослей, глубокая впадина в земле.
Ветру не всколыхнуть эти воды, свинцово-серые, с ядовитыми испарениями.
Это называется дождь серный; города долины - Содом, Гоморра, Едом. Мертвые
имена. Мертвое море в мертвой стране, седой, древней. Древней сейчас. Она
кормила древнейшее, изначальное племя. Сгорбленная старуха перешла улицу у
лавки Кэссиди, цепко сжимая в когтях бутылку. Древнейший народ. Скитался в
дальних краях, по всей земле, из плена в плен, плодясь, умирая, рождаясь
повсюду. Земля же его лежит там. И больше не может уже родить. Мертва -
старушиная - седая запавшая пизда планеты.
Запустение.
Седой ужас опалил его плоть. Сложив листок, сунув его в карман, он
повернул на Экклс-стрит, торопясь домой. Холодная маслянистость ползла по
его жилам, леденя кровь; годы одевали его в соляной покров. Что же, такие
мои дела. Ранняя рань, а на уме дрянь. Не с той ноги встал. Надо снова
начать упражнения по Сэндоу. Стойку на руках. Кирпичные бурые дома в
пежинах. Восьмидесятый так и пустует. Почему бы? Всего двадцать восемь
фунтов по оценке. Тауэрс, Баттерсби, Норт, Макартур: все окна первого
этажа в билетиках. Нашлепки на больном глазу. Вдохнуть теплый парок от
чайника, дымок от масла на сковородке. Подойти поближе к ней, полнотелой,
в теплой постели. Да, да.
Стремительные жаркие лучи солнца примчались от Беркли-роуд, проворные,
в легких сандалиях, по просиявшему тротуару. Вон она, вон она стремится
навстречу мне, девушка с золотыми волосами по ветру.
Открытка и два письма на полу в прихожей. Он, наклонившись, поднял.
Миссис Мэрион Блум. Стремительный ритм сердца резко упал. Дерзкий почерк.
Миссис Мэрион.
- Польди!
Войдя в спальню, он полуприкрыл глаза и, двигаясь сквозь теплый и
желтый сумрак, приблизился к ее растрепанной голове.
- Кому там письма?
Он поглядел на них. Моллингар. Милли.
- Письмо мне от Милли, - сказал он, следя за своим голосом, - а тебе
открытка. И письмо тебе.
Он положил ее письмо и открытку на саржевое покрывало у сгиба ее колен.
- Тебе шторы поднять?
Подтягивая осторожно шторы до половины, он видел через плечо, как она
глянула на конверт и сунула его под подушку.
- Хватит так? - спросил он, оборачиваясь.
Она читала открытку, приподнявшись на локте.
- Посылка дошла уже, - сказала она.
Он не уходил; она отложила открытку и медленно, с блаженным вздохом,
опять свернулась клубком.
- Давай-ка чай поскорей, - поторопила она. - Совсем горло пересохло.
- Чайник уже кипит.
Однако он задержался убрать со стула: полосатая нижняя юбка, нечистое
мятое белье; и, взяв все в охапку, положил в ноги постели.
Когда он был уже на ступеньках, она окликнула:
- Польди!
- Что?
- Ошпарь заварной чайник.
Вполне закипел: пар валит из носика. Он ошпарил и сполоснул заварной
чайник, насыпал четыре полных ложечки чаю и, наклонив большой чайник,
залил чай водой. Поставив чай настояться, он отодвинул большой чайник в
сторону и, вдавив сковороду прямо в жар угля, смотрел, как масло плавится
и скользит по ней. Когда он развернул почку, кошка жадно мяукнула рядом с
ним. Если ей давать много мяса, не будет мышей ловить. Говорят, они не
едят свинину. Кошер. Он бросил ей окровавленную обертку и положил почку в
шипящее масло. Перцу. Он взял щепотку из выщербленной рюмки для яйца,
посыпал круговыми движениями.
Потом он распечатал письмо, скользнул глазами по всей странице. Спасибо
- новая беретка - мистер Коклан - пикник на озере Оул - студент -
приморские красотки Буяна Бойлана.
Чай настоялся. Улыбаясь, он налил себе в свою чашку, имитация фарфора
Кроун-Дерби, с приспособлением для усов. Подарок Милли-глупышки ко дню
рождения. Тогда ей было всего пять лет. Нет, погоди: четыре. Принес ей
бусики под янтарь, она тут же порвала. Опускал для нее в почтовый ящик
сложенные листочки. Он улыбался, наливая чай.
О Милли Блум, ты мне мила, моя родная,
В тебя, как в зеркало, гляжусь, тебя желая.
Хоть ты бедна, хочу я быть с тобою рядом,
А не с той Кэти, что виляет толстым задом.
Бедный старый профессор Гудвин. Конечно, слегка ку-ку. Но до того
учтивый старичок. Провожал Молли с эстрады на старомодный манер. А это
зеркальце в цилиндре. В тот вечер Милли его притащила в гостиную. Ой,
поглядите, чего было в шляпе у профессора Гудвина! Мы все смеялись.
Женская натура уже тогда проявлялась. Такая была вострушка.
Он поддел почку вилкой, перевернул, потом поставил заварной чайник на
поднос. Горб стал пружинить, когда он поднял поднос. Все взял? Бутерброды
- четыре, сахар, ложечка, сливки. Так. Он направился с подносом наверх,
продев большой палец в ручку чайника.
Толкнув дверь коленом, он вошел и поставил поднос на стул у изголовья
постели.
- До чего же ты долго, - сказала она.
Медь задребезжала, когда она проворно приподнялась, упершись локтем в
подушку. Он спокойно смотрел на ее полные формы и на ложбинку между мягких
больших грудей, круглившихся в ночной рубашке, как козье вымя. Тепло,
шедшее от ее тела, мешалось в воздухе с душистым запахом наливаемого чая.
Краешек распечатанного конверта торчал из-под примятой подушки. Уже
уходя, он остановился поправить покрывало.
- А от кого письмо? - спросил он.
Дерзкий почерк. Мэрион.
- Да от Бойлана, - сказала она. - Должен программу принести.
- Что ты собираешься петь?
- La ci darem [дуэт "Дай руку мне, красотка" из оперы Моцарта "Дон
Жуан" (акт I, сц. 3)] с Дойлом, - ответила она, - и "Старую сладкую песню
любви".
Она пила чай, полные губы улыбались. Довольно затхлый дух от этих
курений на другой день. Как тухлая вода от цветов.
- Может быть, приоткрыть окошко?
Отправляя в рот сложенный пополам тонкий ломтик, она спросила:
- А во сколько похороны?
- В одиннадцать, кажется, - ответил он. - Я еще не смотрел газету.
Следуя знаку ее пальца, он поднял за штанину ее грязные панталоны. Не
то? Тогда серую перекрученную подвязку с чулком: подошва мятая,
залоснилась.
- Да нет же, книжку.
Другой чулок. Нижняя юбка.
- Должно быть, упала, - сказала она.
Он поглядел по сторонам. Voglio e non vorrei [хочу и не хотела бы
(итал)]. Интересно, правильно ли она произносит voglio. На кровати нигде.
Завалилась куда-то. Он нагнулся и приподнял подзор. Упавшая книга
распласталась на пузе ночного горшка в оранжевую полоску.
- Дай-ка мне, - сказала она. - Я тут отметила. Хотела одно слово
спросить.
Сделав глоток из чашки, которую держала за неручку, и обтерев
бесцеремонно пальцы об одеяло, она принялась водить по странице шпилькой,
покуда не нашла слово.
- Метим что? - переспросил он.
- Вот это, - сказала она. - Что это значит?
Наклонившись, он прочел подле холеного ногтя на ее большом пальце.
- Метемпсихоз?
- Вот-вот. С чем это вообще едят?
- Метемпсихоз, - начал он, морща лоб, - это греческое. Из греческого
языка. Это означает переселение душ.
- Ну и дичь! - оценила она. - А теперь скажи по-простому.
Он улыбнулся, искоса глянув в ее смеющиеся глаза. Все те же молодые
глаза. Первый вечер после игры в шарады. Долфинс-барн. Он полистал
замусоленные страницы. "Руби - краса арены". Ага, картинка. Свирепый
итальянец с хлыстом. А это видно Руби краса чего там положено голая на
полу. Милостиво дали прикрыться. "Злодей Маффей остановился и с
проклятиями отшвырнул прочь свою жертву". Всюду жестокость. Одурманенные
звери. Трапеция в цирке Хенглера. Не мог смотреть, отвернулся. А толпа
глазеет. Ты там надрывай силы а мы животики себе надорвем. Их целые семьи.
Вдалбливают им смолоду, они и метемпсихозят. Будто бы мы живем после
смерти. Души наши. Будто душа человека, когда он умрет. Дигнама вот
душа...
- Ты ее уже кончила? - спросил он.
- Да, - сказала она. - Совсем никакой клубнички. Она что, все время
любила того, первого?
- Я даже не заглядывал. Хочешь другую?
- Ага. Принеси еще Поль де Кока. Такое симпатичное имя [cock - половой
член (англ.)].
Она подлила себе чаю, глядя сбоку на струйку.
Надо продлить ту книжку из библиотеки на Кейпл-стрит, а то напишут
Карни, моему поручителю. Перевоплощение: вот то самое слово.
- Некоторые верят, - начал он, - что после смерти мы будем снова жить в
другом теле и что уже жили раньше. Это называется перевоплощение. Что все
мы уже жили раньше, тысячи лет назад, на земле или на какой-нибудь другой
планете. Они считают, мы забыли про это. А некоторые говорят, будто помнят
свои прошлые жизни.
Густые сливки вились витками у нее в чашке. Как бы ей лучше запомнить
это слово: метемпсихоз. Хорошо бы пример. Пример.
Над кроватью "Купанье нимфы". Приложение к пасхальному номеру
"Фотокартинок": роскошный шедевр, великолепные краски. Как чай до того как
налили молока. Похожа на нее с распущенными волосами, только потоньше. За
рамку отдано три и шесть. Она сказала: над кроватью будет красиво.
Обнаженные нимфы - Греция - а вот и пример - все люди, что тогда жили.
Он перелистал страницы обратно.
- Метемпсихоз, - сказал он, - так это называли древние греки. Они
верили, что человек может превратиться в животное или, скажем, в дерево.
Что они называли нимфами, например.
Она перестала вдруг помешивать ложечкой. Смотрела прямо перед собой и
втягивала воздух округлившимися ноздрями.
- Горелым пахнет, - сказала она. - У тебя там ничего на огне?
- Почка! - возопил он.
Он сунул не глядя книжку во внутренний карман и, стукнувшись носком
ноги о хромой комод, ринулся на запах, сбегая по лестнице прыжками
всполошенного аиста. Пахучий дым поднимался сердитой струйкой с одного
края сковороды. Поддев почку вилкой, он отодрал ее и перевернул, как на
спину черепаху. Совсем чуть-чуть подгорела. Он перебросил ее на тарелку и
полил оставшимся бурым соком.
Теперь чайку. Он уселся, отрезал ломоть хлеба, намазал маслом. Срезал
пригорелую мякоть и бросил кошке. Наконец, отправил кусочек на вилке в рот
и принялся жевать, разборчиво смакуя упругое аппетитное мясо. В самый раз.
Глоток чаю. Потом он нарезал хлеб на кубики, обмакнул один в соус и сунул
в рот. Так что там у нее про студента и про пикник? Он разложил около себя
листок с письмом и медленно стал читать, жуя, макая кубики в соус и
отправляя их в рот.
Дражайший папулька,
Преогромнейшее спасибо за твой чудный подарочек ко дню рождения. Он мне
дивно идет. Все говорят, что в новой беретке я просто неотразима. Получила
от мамочки чудную коробку со сливочными тянучками, пишу ей отдельно.
Конфетки - дивные. А я тут зарылась с головой в фотографию. Мистер Коклан
снял меня вместе со своей мадам, когда проявим, пришлю. Вчера тут была
сплошная запарка. Погожий денек, и все толстомясые припожаловали. В
понедельник хотим устроить пикничок небольшой компанией на озере Оул.
Спасибо тебе еще раз и тысяча поцелуев, а мамочке скажи, я ее ужасно
люблю. Внизу играют на пианино. В субботу будет концерт в отеле
"Гревильский герб". Сюда по вечерам иногда заходит один студент, его
фамилия Баннон, и у него какие-то родственники ужасные богачи, и он
исполняет эту песенку Бойлана (чуть-чуть не написала Буяна Бойлана) о
приморских красотках. Передай ему от меня, что Милли-глупышка ему шлет
привет. Пора кончать письмо, с любовью
твоя любящая дочь, Милли.
P.S. Извини за каракули, очень спешу. Пока. М.
Пятнадцать вчера. Как сошлось, и число пятнадцатое. Первый день
рождения в чужих местах. Разлука. Помню летнее утро, когда она родилась.
Помчался за миссис Торнтон на Дензилл-стрит. Бодрая старушка. Куче
младенцев помогла явиться на свет. Она с первой минуты знала: бедняжке
Руди не жить. Авось Бог милостив, сэр. А сама уже знала. Остался бы жить,
сейчас было бы одиннадцать.
Отсутствующим печальным взглядом он смотрел на постскриптум. Извини за
каракули. Спешу. Внизу пианино. Выпорхнула из гнезда. Сцена с ней из-за
браслета в кафе "XL". Не стала есть пирожные, не глядела, не
разговаривала. Дерзкая девчонка. Он обмакнул в соус еще кубик хлеба,
машинально продолжая доедать почку. Двенадцать и шесть в неделю. Не густо.
Но могло и похуже быть. Мюзик-холл, скажем. Студент. Он глотнул остывшего
чаю, запить еду Потом опять перечел письмо: дважды.
Ну ладно, она умеет вести себя осмотрительно. А вдруг нет? Оставь,
ничего еще не случилось. Все возможно, конечно. Во всяком случае, обождем.
Бесенок. Вечно бегом по лестнице, ножки тонкие, стройные. Судьба.
Наступает зрелость. Кокетка - страшная.
Он улыбнулся в кухонное окно с теплотой, с тревогой. Однажды вижу ее на
улице: щиплет себя за щеки, чтоб разрумянились. Слегка малокровная. Поздно
отняли от груди. В тот день на "Короле Эрина" вокруг маяка Киш. Старую
посудину качало вовсю. А ей хоть бы что. Шарф по ветру, светло-голубой,
распущенные волосы по ветру.
Щечки в ямочках, кудряшки
Вскружат голову бедняжке.
Приморские красотки. Распечатанный конверт. Руки в брюки и распевает,
ни дать ни взять извозчик навеселе. Друг дома. _Вскрюжат_, он так поет.
Освещенный пирс, летний вечер, звуки оркестра.
До чего ж милы и кротки
Те приморские красотки.
И Милли тоже. Первые юные поцелуи. Как давно минуло. Миссис Мэрион.
Сейчас снова легла, читает, перебирая прядки волос, заплетая их, улыбаясь.
Сожаление и потерянность, нарастая, смутной волной расползались вниз по
спине. Да, случится. Помешать. Бесполезно: что сделаешь! Девичьи губы,
нежные, легкие. Случится то же. Он чувствовал, как волна потерянности
охватывает его. Бесполезно тут что-то делать. Губы целуют, целующие,
целуемые. Женские губы, полные, клейкие.
Лучше пусть там, где она сейчас: подальше. И занята. Хотела собаку от
нечего делать. Можно бы туда съездить. На табельные дни в августе, всего
два и шесть в оба конца. Но это через полтора месяца. Можно бы устроить
бесплатный проезд, как журналисту. Или через Маккоя.
Кошка, вылизав свою шерстку, вернулась к обертке в кровяных пятнах,
потыкала ее носом и пошла к двери. Оглянулась на него, мяукнула. Хочет
выйти. Жди перед дверью - когда-нибудь отворится. Пусть подождет. Как-то
занервничала. Электричество. Гроза в воздухе. И умывала ушко спиной к
огню.
Он ощутил сытую тяжесть - потом легкие позывы в желудке. Поднялся из-за
стола, распуская брючный ремень. Кошка настойчиво мяукнула.
- Мяу, - передразнил он. - Обождешь, пока я сам соберусь.
Тяжесть: день будет жаркий. Лень подыматься на площадку по лестнице.
Газетку. В сортире он любил читать. Надеюсь, никакая макака туда не
забредет, пока я.
В ящике стола ему попался старый номер "Осколков". Свернув, он сунул
его под мышку, подошел к двери и отворил. Кошка кинулась мягкими прыжками
наверх. А, вон ты куда - свернуться на постели клубком.
Прислушавшись, он услыхал ее голос:
- Поди сюда, кисонька. Ну поди.
Он вышел с черного хода во двор; постоял, прислушиваясь к звукам
соседнего двора. Все тихо. Может быть, вешают белье. Королевна в парке
вешает белье. Славное утро.
Он наклонился взглянуть на чахлые кустики мяты, посаженной вдоль стены.
Поставить беседку здесь. Бобы, дикий виноград. И надо везде удобрить,
земля плохая. Бурая корка серы. Почва всегда такая без навоза. Кухонные
помои. Перегной - что бы это за штука? У соседей куры: вот их помет -
отличное удобрение. Но самое лучшее от скота, особенно если кормили
жмыхами. Сухой навоз. Лучшее средство для чистки лайковых перчаток. Грязь
очищает. И зола. Надо тут все переделать. В том углу горох. Салат. Всегда
будет свежая зелень. Но с этими садиками свои неудобства. Тот шмель или
овод в Духов день.
Он двинулся по дорожке. А где моя шляпа, кстати? Должно быть, повесил
обратно на крючок. Или оставил наверху. Вот номер, совсем не помню. На
вешалке в прихожей слишком полно. Четыре зонтика, ее плащ. Подбирал
письма. У Дрейго колокольчик звонил. Как странно, именно в этот момент я
думал. Его волосы, каштановые, напомаженные, над воротничком. Свежевымыт и
свежепричесан. Не знаю, успею ли зайти в баню. Тара-стрит. Тип, что у них
за кассой, устроил побег Джеймсу Стивенсу. Такие слухи. О'Брайен.
Каким он басом говорит, этот Длугач. Агенда - как там? Пожалте, мисс.
Энтузиаст.
Он отворил, толкнув носком, ветхую дверь сортира. Смотри, чтобы не
запачкать брюки, потом на похороны. Вошел, пригнув голову, стараясь не
задеть о низкий косяк. Оставив дверь приоткрытой, посреди пыльной паутины
и вони заплесневелой хлорки, не спеша, отстегнул подтяжки. Перед тем как
усесться, бросил через щель взгляд на соседское окно. А король на троне
пишет манифест. Никого нет.
Раскорячившись на позорном стуле, он развернул журнал на оголенных
коленях и стал читать. Что-нибудь новенькое и полегче. Не торопись особо.
Попридержи. Наш премированный осколок: "Мастерский удар Мэтчена". Автор -
мистер Филип Бьюфой, член лондонского Клуба театралов. Гонорар по гинее за
столбец. Три с половиной. Три фунта три. Три фунта тринадцать и шесть.
Он мирно прочел, сдерживая себя, первый столбец, затем, уступая, но еще
придерживая, начал второй. На середине, окончательно уступив, он дал
кишечнику опорожниться свободно, продолжая мирно, неторопливо читать,
вчерашний легкий запор прошел без следа. Авось не слишком толсто, геморрой
снова не разойдется. Нет, самый раз. Ага. Уфф! Для страдающих запором:
одна таблетка святой коры. В жизни может такое быть. Это не тронуло и не
взволновало его, но, в общем, было бойко и живо. Теперь что хочешь
печатают. На безрыбье. Он читал дальше, спокойно сидя над своими
подымавшимися миазмами. Бойко, что говорить. "Мэтчен часто вспоминает свой
мастерский удар, покоривший сердце смеющейся чаровницы, которая ныне".
Мораль в конце и в начале. "Рука об руку". Лихо. Он снова окинул взглядом
прочитанное и, выпуская ровную заключительную струю, благодушно
позавидовал мистеру Бьюфою, который сочинил это и получил гонорар в
размере трех фунтов тринадцати шиллингов и шести пенсов.
Я б тоже мог кое-что накропать. Авторы - мистер и миссис Л.М.Блум.
Придумать историйку на тему пословицы. Какой только? Как-то пробовал
записывать на манжете, что она говорит, пока собирается. Не люблю
собираться вместе. Порезался, бреясь. Покусывает нижнюю губку, застегивая
крючки на платье. Я засекаю время. 9:15. Робертс тебе заплатил уже? 9:20.
А в чем была Грета Конрой? 9:23. Чего меня угораздило купить такую
гребенку? 9:24. С этой капусты меня всегда пучит. Заметит пылинки на обуви
- потрет каждую туфельку об чулки на икрах, обе по очереди, так ловко.
Наутро после благотворительного бала, когда оркестр Мэя исполнял танец
часов Понкьелли. Объяснял ей: утренние часы, потом день, вечер, потом
ночные часы. Она чистила зубы. Это была первая встреча. У нее голова
кружилась. Пощелкивали пластинки веера. А этот Бойлан богатый? Да, он со
средствами. А что? Я во время танца заметила, у него пахнет чем-то
приятным изо рта. Тогда не стоит мурлыкать. Надо бы намекнуть. В последний
раз какая-то странная музыка. Зеркало было в темноте. Она взяла свое
маленькое, потерла о кофточку на грудях, нервно, так и заколыхались. Потом
смотрелась. Нахмуренный взгляд. Чего-то там такое не сладилось.
Вечерние часы, девушки в серых газовых платьях. Потом ночные часы в
черном, с кинжалами, в полумасках. Это поэтично, розовое, потом золотое,
потом серое, потом черное. И в то же время как в жизни. День, потом ночь.
Он смело оторвал половину премированного рассказа и подтерся ею. Потом
поднял брюки, застегнул, надел подтяжки. Потянул на себя кривую шаткую
дверь сортира и вышел из полумрака на воздух.
При ярком свете, облегченный и освеженный в членах, он тщательно
осмотрел свои черные брюки, их обшлага, колени и за коленями. Во сколько
похороны? Надо уточнить по газете.
Мрачные скрипучие звуки высоко в воздухе. Колокола церкви святого
Георгия. Они отбивали время: гулкий мрачный металл.
Эй - гей! Эй - гей!
Эй - гей! Эй - гей!
Эй - гей! Эй - гей!
Без четверти. Потом снова: по воздуху донесся обертон, терция.
Бедный Дигнам!
 |
|
| Правовая
информация | Реклама | Новости | Дизайн | E-mail Copyright © Ikaria Associates |